Украинский арт-рынок нельзя назвать идеальным. Но разносить в пух и прах даже самых неопытных его участников все же не стоит, ведь они способствуют становлению рынка в стране, где его никогда не было.
Попробуйте назвать украинскую галерею с двухсотлетней историей. Или вспомнить галериста, известного на весь мир, как Ларри Гагосян. Или десяток украинских художников, которые продаются по тем же ценам, что Джефф Кунс или Герхардт Рихтер. К сожалению, украинская история искусства бедна и на искусство, и на историю. И в этом нет вины ни современных художников, ни деятелей рынка в целом, подчеркивает галерист Лика Спиваковская.
Стране всего-то 25 лет. Стоит ли говорить о том, что во время «совка» не было коммерческих галерей и коллекционеров? А признание тогда получали художники, выбившие госзаказ на создание фигуры Ленина в полный рост или портретное изображение Сталина, в тусклых цветах, но с красной звездой.
И если в Европе поколения коллекционеров взращивались веками, сменяли друг друга, прекрасно отдавая себе отчет, зачем они коллекционируют искусство, какова его цена и ценность, разбираясь в нем и в арт-рынке, то каковы наши коллекционеры? Дорогие предметы искусства могут себе позволить украинцы, которым за 50, да и из них – всего 3%. Это люди, пережившие перестройку, которая помогла им обрести тем или иным способом свое богатство. Но дала ли перестройка им любовь к коллекционированию? Вряд ли им было до изучения истории искусства. В итоге мы имеем Пшонко-коллекционеров, которым главное – чтобы было красиво, с блеском, богато. И тут уже под спрос подстраивается предложение.
Учиться в нашей стране негде и до сих пор. Причем не только коллекционеру, но и художнику – контемпорари арт в Украине в художественных вузах не преподают. А галерист может, в лучшем случае, окончить «Музейное дело», где его научат архивировать в большой гроссбух данные об этапах реставрации картин. У нас нет дисциплины «Галерейный бизнес». И мы до сих пор боимся ментально связать искусство с деньгами: вроде как не комильфо смешивать высокое с валютой.
У нас до сих пор прочно сидит в головах убеждение, что художник должен быть голодным, картины – бесплатными. Все музеи и галереи должны оплачивать отопление и коммунальные за счет приятного аромата осенней листвы. И тот, кто осмеливается пробовать окупать этот бизнес – просто изверг, не понимающий истинной ценности высокого и непостижимого.
В 2014 году, по данным отчета TEFAF (The European Fine Art Foundation), оборот мирового арт-рынка достиг 51 млрд евро. Интересно, как это – если все в искусстве должно быть бесплатно? Зачем вообще по всему миру люди занимаются этим искусством? Потому что им это просто приятно?
Рынок искусства, как это ни прискорбно, всегда остается в первую очередь рынком – то есть спекулятивным. На спекуляции работают Philips, Sotheby’s, Christie’s, галереи, дилеры и сами коллекционеры. Купил на первичном рынке у художника подешевле, продал на вторичном – аукционе – подороже. Вложил в картину $100 000, продал – получил $150 000. Вложил в раскрутку художника $10 000 – поднял его в цене до $50 000, заработал $40 000.
И да, я, может, разочарую несколько высокодуховных ценителей идейно-сублимационного искусства, но любой идейный художественный проект становится таковым именно благодаря рекламированию, пиару и донесению этой самой идейности. И все это делается за деньги и ради денег.
Так, Ларри Гагосян семь лет раскручивал Дэмиена Херста, которого нашел когда-то на одной из рядовых выставок. И вкладывал в него деньги – не для того чтобы мир наслаждался высокоидейными инсталляциями из акульих тушек, а для того чтобы спустя 10 лет заработать на художнике 100 млн.
У нас почему-то считается, что арт-рынок как-то сам по себе должен зародиться, стихийно образоваться. Но становление любого рынка – это, в первую очередь, запрос не от общества, а от государства. Уже ставший классическим пример – китайский арт-рынок. Восемь лет назад Китай занимал 8% доли мирового арт-рынка, а к 2014-му – вырос до 22%, обогнав Великобританию, и вошел в тройку лидеров. Это при том, что в 2004-м не было ни одного заметного в мире коллекционера, а в 2014-м – коллекционеры из Китая занимали уже 6% в мировом топ-200.
Как у Китая это получилось? Благодаря участию государства, внедрению специальных программ и целенаправленному формированию арт-структур. Возможно, Китай поставил перед собой цель стать хранилищем объектов искусства номер один, и к этой цели идет. А возможно, у китайцев есть четкая программа, как на этом, спустя годы, они будут обогащаться. В любом случае, формирование арт-рынка – это не удел одиночек-добровольцев. Это комплексная задача, в которой, кроме цепочки художник – посредник – коллекционер, должно быть еще государство, формирующее и поддерживающее спрос.
Я с глубочайшим уважением отношусь к тем, кто в условиях полного отсутствия рынка, монетизации и коммерческой успешности арт-индустрии все же пытается вырастить малину в пустыне. Арт-рынок намного сложнее, чем турбизнес, например. И даже сложнее, чем завод по производству масла. Окупается – десятилетиями, если вообще окупается. Поколения коллекционеров надо взращивать. И, скорее всего, даже наши дети еще не станут теми коллекционерами, которыми британцы или французы уже рождаются.
Поэтому, вместо того чтобы ругать тех, кто хоть что-то пытается делать, лучше их поблагодарить. Да, возможно, делают они все не идеально, а кто-то – откровенно плохо. Зато они, по крайней мере, пытаются. А количество рано или поздно переходит в качество.